Армен Дарбинян: «Цена одной человеческой жизни гораздо выше, чем властные интересы кого бы то ни было»
- Вкладка 1
Верите ли вы в то, что называют «эффектом колеи», что прошлое способно довольно сильно предопределять и не даже не дать выбраться в иное будущее?
Вы знаете, может быть, для России это и так, учитывая многие высказывания, в том числе классиков, о том, что в России все меняется за пять лет и ничего не меняется за двести. Но для Армении и вообще для малых стран нашего пространства этот тезис не очень актуален. Потому что мы сейчас находимся в ситуации, когда выросло новое поколение, и оно в общем-то уже ждет от страны и общества соответствия своим мировосприятию и приоритетам. А это мировосприятие и приоритеты совершенно отличаются от того мировосприятия и приоритетов, которых царили, скажем, в 90-е годы. Люди ориентированы на прогресс, на развитие, на интеграцию в мировое пространство, на то, чтобы воспринять все лучшее, что сегодня есть и происходит в мире. Воспринять, познать, переосмыслить и создать нечто свое, но в контексте мирового развития. И это очень интересный процесс.
Если мы посмотрим на историю развития разных стран за последние 27 лет, то мы в общем-то начинали нашу трансформацию с одной исходной точки и, будучи советскими людьми, пытались трансформировать общество, думающее и воспринимающее все еще по советским канонам. За это время мы пришли к очень разным результатам, и эта разница, с моей точки зрения, объясняется именно культурным, историческим, духовным и цивилизационным контекстом. У каждой нации, у каждого народа они свои. Поэтому сегодня мы пришли к разным социумам. Но я должен сказать, что я очень доволен социумом в Армении. Мы имеем дело с совершенно другим обществом, и в этом смысле нам трансформация дается легче, чем тем обществам, в которых советское восприятие все еще является доминирующим или превалирующим. Поэтому, как мне кажется, мы преодолели тот цикл, когда и через двести лет ничего не меняется. И к счастью для нашего общества и для армянского государства это уже не является таким замкнутым кругом.
То есть в Армении нет проблемы тяжелого советского прошлого, которое плохо поддается рефлексии и продолжает тянуть назад, как это во многом происходит в России?
Вы знаете, мы всегда понимали, что в условиях уравнительного распределения Армения получала блага, которые в общем-то не заработала. Грубо говоря, ресурсная экономика Советского Союза обеспечивала в том числе и Армению. Сейчас этих ресурсов — нефтяных и газовых — у самой Армении нет, и рассчитывать на то, что мы будет иметь какие-то социальные гарантии, исходя из ресурсной экономики, тоже не приходится. А значит, надо придумывать что-то свое. И это воспринимается совершено естественно. Понятно, что социальные гарантии – в области здравоохранения, образования, пенсионного обеспечения, – которые были в советское время, ностальгически пока еще присутствуют в людях, переживших советскую эпоху. Но осознание реальности, мне кажется, превалирует. Опять же, главным фактором здесь является новое поколение, которое мыслит совсем по-другому. Для него уже не существует ресурсного обеспечения, оно рассчитывает на свои собственные силы, на собственное образование, на собственную квалификацию, на собственное познание мира и думает о том, как сделать так, чтобы быть полезным этому миру.
У Армении сейчас нет, как вы говорите, ни нефтяных, ни газовых ресурсов, которые использует для экономического роста Россия. На чем сегодня базируется экономический потенциал Армении?
Главный ресурс страны в людях – высококвалифицированных, образованных людях. Сегодня у нас стало очень популярным математическое и инженерное образование. Создание программного продукта, инженерно-технологических решений по заказу крупных корпораций – это уже армянская действительность. Мы сохранили те традиции глубокого, фундаментального образования, которые развились в стране еще в советскую эпоху. И даже если посмотреть сейчас на цифры армянского экспорта, то значительную долю в нем составляют именно программные продукты и технологические решения. То есть маленькие команды, то, что называется стартапом, сегодня развиваются и растут как грибы после дождя. Все это делает активная креативная молодежь, получившая прекрасное образование и открытая миру.
Я знаю, что очень многие, в том числе России, настроены критически в отношении Болонского процесса, но мы очень активно внедрились в него. Даже некоторое время секретариат Болонского процесса находился в Ереване. И сегодня у молодежи есть возможность получения альтернативного образования и продолжения обучения в других странах. В 90-х годах такого не было. И, конечно, эта возможность сегодня составляет движущую силу армянской экономики, потому что инвестиции приходят под этих новых людей и их креативные проекты. Группа молодых талантливых математиков может привлечь миллионные инвестиции в страну.
Есть ли проблема «утечки мозгов»? Потому что понятно, что есть армянская диаспора, и в случае эмиграции люди могут рассчитывать на ее поддержку. Что удерживает армян в стране?
Проблема есть, но, мне кажется, она не так остра, как в России. Мы не ограничиваем передвижение и возможности обучения. Но у нас люди, получившие образование за границей, если они востребованы на родине, чаще предпочитают возвращаться. Я лично знаю ребят, которые, получив образование в Америке и имея опыт работы в Силиконовой долине, предпочли вернуться сюда, создать свои стартапы здесь и развиваться в Армении. Почему? Да потому что земля тянет. У нас все-таки сильная тяга к своей земле, и это, наверное, в позитивном смысле отличает армян. Мы очень любим свою страну, и эта психологическая, ментальная привязка играет хорошую цементирующую роль. Поэтому «утечка мозгов» как таковая есть, но мы уже начали ощущать и приток мозгов. Как в общем-то и в России есть примеры притока людей, выдающихся ученых, которые, получив признание на Западе, предпочли вернуться.
Я так понимаю, что это позитивный пример удерживающей силы традиции.
Вы знаете, армяне, как правило, не порывают со своей страной, даже когда эмигрируют. Они обязательно оставляют либо какой-то кусочек земли в собственности, либо кого-то из родственников, чтобы не терять связи. Да, мы видим, как глобальные корпорации переманивают специалистов, но поскольку мы производим все новых и новых людей, для нас это не очень страшно. Наоборот, если армяне получают признание в глобальных корпорациях, они обязательно когда-нибудь да возвратятся с проектом. Таких примеров тоже много, например, создания лабораторий, финансирования стипендий или отдельных научных программ внутри страны.
Есть примеры, когда сильная традиционность армянского общества все-таки мешает развитию страны?
Мешают, наверное, все-таки неформальные институты. Связи, знакомства, соседи. Когда речь идет о непропорциональном, неравномерном отношении, благодаря или по причине присутствия неформальных институтов. Это особенно сказывается, например, на нашей системе правосудия, когда мы видим неравный подход к людям, которые совершили одинаковые проступки. Вот эти связи и возможности влияния, традиционная армянская семейственность, кумовство, конечно же, мешают правильному развитию. Кроме того, армяне — народ достаточно консервативный, не слишком склонный к экспериментам. Это нам тоже иногда мешает. Консервативность в мышлении определенно может тормозить социальное развитие. Или же мы остаемся верны каким-то очень древним традициям в семейном укладе, которые сегодня не способствуют прогрессу. Как это ни глупо, у нас все еще присутствует кража невест – в год в Армении регистрируется две или три тысячи случаев. Даже если это происходит по согласию невесты, все равно в XXIвеке выглядит гротеском. Или роль женщины в обществе и в семье. Это все нам приходится и нужно преодолевать.
Как же удается сочетать это с открытостью миру?
Ну вот именно в противостоянии этих ценностей прогресс и пробивает себе дорогу. Для молодежи сегодня уже не существует этих рамок. Для нее уже естественно быть частью глобального мира. Это данность, которая нас на самом деле спасает. В этом, наверное, разница между армянской и российской молодежью. Потому что российская молодежь, мне кажется, больше фрагментирована. Но может сказываться и разница в размерах территорий. Россия, которая претендует на то, чтобы быть одной из ведущих глобальных сил в мире, конечно, может себе позволить молодежь, которая именно к этой цели и стремится. У армянской молодежи такой цели нет. Нет таких притязаний. Поэтому, как мне кажется, мы больше открыты миру и больше получаем от него. У нас разные роли.
Все мы наблюдали за последними событиями в Ереване, когда произошла бескровная революция и мирная передача власти. Обычно про такую перспективу на постсоветском пространстве говорят, что это невозможно, потому что нет достаточного опыта демократии, зато есть исторически обусловленная тяга к авторитаризму. Но это все справедливо и для Армении. За счет чего все-таки получилось?
Вы знаете, для нас цена человеческой жизни непомерно высока. Мы очень много теряли людей в своей истории, и очень много раз это происходило по нашей собственной глупости или вине. Именно этот исторический контекст, пережитый геноцид не дает нам больше совершать глупости и самоистребляться. Гражданская война — это совершенно не то, что армяне могут себе позволить. И я очень рад, что осознание этого присутствовало и у власть предержащих, и у оппозиции, что цена одной человеческой жизни оказалась гораздо выше, чем властные интересы кого бы то ни было. Это на самом деле делает честь армянскому гражданскому обществу и армянской власти – что прошлой, что нынешней.
Вы знаете, что отставка бывшего президента случилась за день до дня, когда весь армянский народ и весь цивилизованный мир отмечает годовщину геноцида армян. Отставка президента произошла 23 апреля, а день геноцида — 24 апреля. Это тоже очень символично и, как я думаю, сыграло решающую роль. Президент ушел в отставку перед днем геноцида, чтобы подчеркнуть, что он как представитель власти, как верховная власть за мир в армянском обществе. Он не мог оставаться, видя такое народное сопротивление. Можно сказать, что революции и революционерам повезло. Так и есть. Но армянская история, армянское будущее никогда не простит политиков, которые могут пойти на гражданскую войну внутри армянского общества. Именно поэтому нам удалось осуществить бескровную революцию. Дай бог, чтобы мы смогли так же бескровно преодолеть последствия этой революции. Потому что их тоже надо преодолевать, это не так легко, на самом деле.
Тем не менее, выглядело это впечатляюще.
Мы сами были под огромным впечатлением. Но сейчас для меня, как для человека в общем-то ответственного и отвечающего в известном смысле за ситуацию в стране, важно бескровное же преодоление последствий. Потому что одно дело – когда на развалинах бывшей страны приходится создавать страну новую. И другое дело – когда есть уже устоявшиеся государственные институты. Их нужно менять, трансформировать под новые реалии. При этом многое приходится ломать на ходу, и надо преодолевать естественное сопротивление государственной машины. Это чревато потерями в пути. Конечно, мы рассчитываем на то, что сможем усилить интерес к стране со стороны международных инвесторов, но все это требует времени. А это время нужно еще прожить, пережить и выжить, на самом деле. Это сейчас большая задача и большой вызов.
Как лично вы ощущаете это переплетение прошлого, настоящего и будущего? С каким временем вы сами себя больше идентифицируете? Все-таки самым активным для вас временем был, как кажется, конец 90-х.
Вы знаете, я никогда не живу прошлым и особенно не мечтаю о будущем. Мой психотип больше предрасположен к тому, чтобы созидать здесь и сейчас, исходя из тех возможностей, которые есть под рукой и в мыслях. И это такое интересное для меня занятие, что оно даже не оставляет мне времени мечтать о завтрашнем дне или думать или сожалеть о прошлом. Я пытаюсь быть актуальным всегда, каждый день, каждую минуту, следить, воздействовать на процесс своими силами, своими ресурсами. Я живу настоящим. И это прекрасно.